Команда Мира
Название: Карас в серебреПейринг: Ричард Окделл/НМП, Рокэ Алва/Марсель Валме, ust!алвадик, канонные элементы гета.
Рейтинг: NC-17
Размер: 18 448 слов
Жанр: драма
Статус: первая часть дилогии
Предупреждения: АУ
читать дальше
Ищет везде, Эпикид, по горам с увлеченьем охотник
Зайца иль серны следов. Инею, снегу он рад.
Если б, однако, сказали ему: «Видишь, раненый насмерть
Зверь здесь лежит» — он такой легкой добычи б не взял.
…Так и любовь моя: рада гоняться она за бегущим.
Что же доступно — того вовсе не хочет она.
Каллимах
Зайца иль серны следов. Инею, снегу он рад.
Если б, однако, сказали ему: «Видишь, раненый насмерть
Зверь здесь лежит» — он такой легкой добычи б не взял.
…Так и любовь моя: рада гоняться она за бегущим.
Что же доступно — того вовсе не хочет она.
Каллимах
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1. Ричард Окделл
* * *
Чесночный запах из миски с похлёбкой был отвратителен. За неделю пути он пропитал всё, от обивки кареты до одежды, забил ноздри, осел горьким и жирным налётом на языке. В доме Ворона тоже частенько пахло чесноком — то из кухни, то из-под навеса во дворе, где в тёплые вечера ужинала прислуга, — но если прежде этот запах даже чем-то нравился Ричарду, теперь его мутило от омерзения. И всё-таки надо заставить себя поесть. Понадобятся силы — если не для побега, то хотя бы для того, чтоб перепрыгнуть через корабельный борт и покончить со всем. Багряные земли не получат герцога Окделла — да, он заслужил месть, и Алва в своём праве, — но лучше умереть свободным, чем жить в рабстве. Говорят, утопающие почти сразу теряют сознание. Эр Август обещал, что яд подействует безболезненно и быстро. Только бы Рокэ не страдал… а может, он всё-таки выживет? Он же сильный. Но что тогда будет с Катари и со всеми остальными? Пятьдесят человек, пятьдесят… святой Алан, не могу больше!
Ричард отдёрнул ложку от судорожно сжавшихся губ, уронил её в миску и зажмурился. Похлёбка выплеснулась на штаны, и чесночный запах, словно издеваясь, стал острей — от этого сделалось совсем худо, и он громко задышал раскрытым ртом, надеясь подавить рвотные спазмы. Рядом послышался сдавленный смешок. Задыхаясь от тошноты и злости, Ричард раскрыл глаза и увидел довольную ухмылку стражника — мерзавец явно наслаждался унижением герцога Окделла, и этого нельзя было оставить так, просто нельзя! Забыв о страхе перед головорезами Алвы, Ричард поддался гневному порыву и вдруг швырнул миску прямо в глумливое лицо. Смех оборвался вскриком. Стражник вскочил, едва не стукнувшись головой о верх кареты, заорал что-то на своём проклятом языке и схватил Ричарда за шиворот. Его чёрная рубашка промокла насквозь, в воротнике застряли кусочки овощей, а нижняя губа сочилась кровью — её рассекло острым краем миски. Драться в такой тесноте было почти невозможно, да и связанные ноги Ричарда почти не давали опоры, но он всё же успел отвесить гнусному насмешнику пару тумаков. Дверца кареты стремительно распахнулась.
— Карьярра! Лопе!
Хуан схватил окровавленного стражника за плечи, вытащил его наружу, что-то сердито гаркнул, и у кареты началась перебранка — сквозь полуоткрытую дверцу Ричард видел, как стражник продолжает орать, потрясая сжатыми кулаками. Впрочем, всё кончилось быстро. После очередной реплики Хуана стражник опустил руки, что-то злобно прошипел в сторону Ричарда, развернулся и ушёл прочь, на ходу срывая с себя изгаженную рубашку. Хуан вернулся в карету, и подобрал миску.
— Ещё раз устроите что-то такое, герцог, будете сидеть голодным, — хмуро сказал он. — А сегодня точно без ужина обойдётесь — может, поумней станете.
Ричард вновь задохнулся от ярости, но сказать ничего не успел — Хуан уже хлопнул дверцей. Через некоторое время, когда запах разлившейся похлёбки стал уже совершенно невыносимым, появился новый стражник с ведром воды и охапкой веток — он прибрался и сел напротив Ричарда, поглядывая на него с явственной злобой. Снаружи послышались крики, щёлканье кнутов, и отряд снова двинулся в путь. Ричард молча смотрел в пол: тошнота почти отпустила его, хотя есть по-прежнему не хотелось, а выходка с миской теперь казалась младенческой глупостью. В голове вновь закружили мысли об Алве, Катари и собственной жизни, которой, судя по всему, вскоре предстоял бесславный конец… но страшно уже не было — только хотелось, чтобы конец этот пришёл как можно скорее.
К ночи жара спала, дышать сделалось легче. Верный своему слову Хуан принёс в карету лишь кружку воды, и Ричард жадно выпил её, испытав даже что-то вроде благодарности: в конце концов, он действительно сам уничтожил свой обед, а пить после чеснока хотелось чудовищно. Стражник сводил его в кусты на ночь — справляться с потребностями тела под его взглядом было мерзко, но за неделю Ричард привык к этому ежедневному унижению. Он торопливо осматривался, пытаясь понять, куда его завезли. Какая-то степь — редкая трава, негустые заросли колючего кустарника, в небе мерцают по южному крупные звезды. Сколько же ещё дней пройдёт в пути, и чем этот путь закончится? И всё-таки — жив ли эр Рокэ?.. Мысли вновь свернули на привычную колею, в горле заклубилась тошнота. Ричард, неловко переступая спутанными ногами, добрался до кареты и лёг — ему хотелось заснуть и забыться хотя бы ненадолго.
Снаружи шуршал стражник, расстилая у кареты попону, слышалось тихое потрескивание, голоса и бренчание гитары — кэналлийцы, как обычно, собрались в кружок у костра. Кто-то негромко затянул песню, и Ричард почувствовал, как глаза наполняются постыдной влагой. Он сердито помотал головой, свернулся в клубок, надеясь задремать, но сон не шёл. Уже давно смолкли голоса, все разошлись на ночлег и в лагере наступила полная тишина, а Ричард всё лежал и лежал, глядя в темноту. Опять стало жарко. Он подумал, что, наверное, стоит снять и колет, и даже рубашку — думать о приличиях в его положении было бы просто смешно — и вдруг услышал тихий скрип.
Дверца кареты приоткрылась. В слабом свете луны мелькнула тень. Сперва Ричард не испугался — по ночам стражники частенько проверяли, не пытается ли он развязать веревки на ногах, — однако уже через пару секунд ему стало ясно, что на сей раз это вовсе не проверка. Тень бесшумно скользнула вперёд. Нижнюю челюсть Ричарда обхватили мозолистые пальцы, в невольно приоткрывшийся рот с силой втолкнули комок ткани. Ричард забился, попробовал выплюнуть кляп, и тут же получил удар в живот, который на несколько секунд лишил его дыхания. В проёме двери появилась вторая тень. Сквозь пелену ужаса и удушья Ричард разглядел двоих стражников: одним был тот, что охранял карету, а при виде второго его прошиб горячий пот — это оказался тот самый Лопе, которому Ричард повредил лицо. Мерзавец явился отомстить за обиду! Ричард рванулся, но Лопе схватил его за горло и опрокинул назад.
— Что, дрянь северная, страшно стало? — выдохнул он на талиг, ухмыляясь распухшим ртом. — Сейчас мы тебя враз почтению обучим!
Его сообщник что-то пробормотал по своему, нагнулся, и на губы Ричарда поверх кляпа легла широкая лента. Лопе затянул её узлом, больно защемив волосы — теперь Ричард не мог даже мычать, он лишь беспомощно дёргался, пока ему связывали руки. Стражники, тяжело дыша, остановились над ним. Они о чём-то переговаривались — первый то и дело тыкал пальцем в Ричарда, второй поначалу злобно огрызался, но потом задумался, кивнул с гнусной усмешкой и вдруг начал развязывать свой кожаный пояс. Первый взял Ричарда за плечи и, кряхтя от натуги, перевернул его лицом вниз. Ощутив на лодыжках хватку чужих рук, Ричард вдруг с пронзительной ясностью понял: эти скоты не желают оставлять следы на его лице, и… святой Алан, помоги!! Он вновь забился, пытаясь вырваться, захрипел, отчаянно напряг руки в надежде порвать путы. Ничего не помогало. Отвратительные наглые лапищи приподняли его, стянули вниз штаны, над головой послышались смешки и оживлённое бормотание. Потом голые ягодицы обжёг шлепок. Ричард обмер от стыда, рванулся прочь, но проклятый Лопе хмыкнул и придавил ему шею коленом, а другой стражник всем весом осел на ноги. Раздался свист, и кожу рассёк первый удар ремня.
…Боль была не сильной — в тесноте кареты Лопе просто не мог достаточно размахнуться — но Ричард почувствовал вдруг, как что-то умирает в нём, умирает безвозвратно и в муках. Удары сыпались один за другим. Тело жгло, саднило, из глаз катились позорные слёзы, сердце стучало так, словно готово было разорваться. Лопе вновь что-то пробормотал. После небольшой паузы сообщник ответил ему — растерянно и, кажется, с испугом. Сознание Ричарда мутилось — он не различал слов, слышал лишь тихий прерывистый шум. Потом тяжесть с ног исчезла. Заскрипели разрезаемые веревки, спущенные до середины бёдер штаны дёрнули ещё ниже, и сверху вдруг навалилась новая тяжесть. Она была огромной, страшной, омерзительно горячей и пахла чесноком.
Ричард не понимал, что с ним делают — даже когда шею опалило жаркое зловонное дыхание, а между ног вонзилось угловатое колено. Он просто ослеп и оглох от ужаса: вокруг сомкнулась непроницаемая чёрная тьма, голову с силой потянуло куда-то вниз, связанные руки заледенели. Потом тьму прорезал багровый луч осознания и ненависти. Ричард потянулся навстречу этому лучу, тело его свела судорога, затем мышцы распрямились, как пружины, и ему удалось сбросить насильника с себя. Послышался грохот, за ним ругательства. Ричард бешено заколотил ногами, попал во что-то, услышал вопль и забился на сиденье с безумным отчаянием гибнущего животного. Стражники орали наперебой, карета тряслась, скрипя рессорами, где-то хрустнуло стекло — и какофонию звуков неожиданно прервал топот ног и новый вопль, полный изумления и ярости.
Кто-то подхватил Ричарда под мышки и выволок из кареты. Вокруг толпились кэналлийцы с факелами, визжал Лопе, которому заломили локти назад, что-то со всхлипами бормотал второй стражник. Визг Лопе оборвался — бледный, разъярённый Хуан ударил его кулаком в лицо. Кто-то из кэналлийцев торопливо рассек путы на руках Ричарда, натянул на него штаны и вытащил кляп. Потом попытался влить ему в рот немного касеры. Жгучий напиток обжёг горло, Ричард закашлялся, потряс головой. Кэналлиец подтащил его обратно к карете, усадил, заставив опереться спиной на колесо. Рядом появился Хуан, что-то отрывисто спросил, но слова его не достигали сознания Ричарда, который будто плавал в мутном темном киселе. Внезапно раздался короткий вопль, кто-то упал, покатился по земле. Сквозь слой «киселя» Ричард увидел бегущего сломя голову Лопе — стражник умудрился как-то расшвырять своих собратьев, и побежал в темноту, где ржали перепуганные лошади. Кэналлийцы всей кучей погнались за ним. Хуан подскочил, вытащил из-за пояса пистолет и кинулся следом. Гулко ахнул выстрел, потом второй, лошадиное ржание стало громче, смешалось с отчаянными криками. Звуки медленно отдалялись, затихали — и через несколько секунд Ричард внезапно осознал, что остался у кареты в одиночестве.
Он с трудом встал на ноги. Не понимая, зачем и куда идёт, сделал пару шагов — и пошёл, шатаясь, оступаясь на ухабах, путаясь в траве. Вокруг было темно и пусто. Где-то вдали вспыхивали отблески факелов, невнятно шумели голоса, но Ричард не видел и не слышал ничего, кроме тьмы. Чувств в нём почти не осталось, лишь боль в избитом теле, ужасный, неумолимый стыд и облепивший горло вкус чеснока. Тьма словно звала Ричарда к себе, уговаривая растаять, раствориться, никогда больше не существовать — и этот тихий ласковый зов вдруг показался ему самым прекрасным, самым правильным, что было в его жизни. Да, так и следует. Не существовать, не быть больше — просто исчезнуть. Кто может помочь в этом? Создатель? Леворукий и его твари? Да кто угодно, только бы… Ричард, не останавливаясь, поднял голову, посмотрел в равнодушное чёрное небо — по щекам скатывались тёплые слёзы, и всё тело трепетало от отчаянной, безмолвной мольбы.
Его дрожь вдруг словно передалась земле. Степь загудела, затряслась — это не был шум погони, такие звуки не могли издать ни люди, ни животные — каменно-тяжкий гул, похожий на гул взбесившихся камней у Барсова Озера. Ричард замер, встряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Он вдруг испугался, как в детстве, когда однажды, удрав от капитана Рута, отправился к озеру, чтобы нарвать ирисов для сестры. Айри опять хворала, и на прогулки её не пускали. Но до озера Ричард не дошёл. Что-то словно позвало его издалека — он побрёл вдоль Скального ручья и опомнился только у Камня Окделлов. Позеленевшие кабаньи морды смотрели на него задумчиво и грустно. Ричарду показалось, что его звали именно они — он подошёл, коснулся одной — и понял вдруг, что зов несётся из толщи серого камня... Тогда он кинулся бежать со всех ног и даже отцу не рассказал о призвавших его голосах скал. Сейчас бежать было некуда. Ричард вновь прислушался к подземному гулу. Каким странно знакомым он кажется — словно эхо того незабытого зова…может, на этот зов всё-таки надо ответить? Он дёрнулся и шагнул вперёд.
Земля внезапно ушла из-под ног. Гул стал невыносимо громким, небо и степь завертелись волчком, мигнули и погасли звёзды. Герцог Окделл, Повелитель Скал и изгнанный собственным эром оруженосец, успел лишь взмахнуть руками и вскрикнуть — он полетел куда-то вниз, и тьма, довольно вздохнув, сомкнулась над его головой.
* * *
…Щёку что-то покалывало — должно быть, вылезшее из подушки перо. Как он умудрился заснуть, и куда делись Йоганн с Норбертом, ведь только же были здесь? Надо ещё раз поблагодарить их за бальзам — отличное снадобье, рука совершенно не болит… а вот голова — ужас! Не стоило ложиться за пару часов до церемонии… святой Алан, церемония, надо срочно вставать!
Дикон вскочил, как сумасшедший. Несколько секунд он стоял, пытаясь открыть глаза, но на голову камнем давила боль, а ресницы будто склеились. Он испуганно пощупал лоб и вздрогнул, обнаружив огромную шишку. Это ещё откуда?! Глаза всё не желали открываться — пришлось их как следует потереть. Дик поморгал, разгоняя остатки сонной одури, и замер, приоткрыв рот. Он даже вскрикнуть не мог, только громко и торопливо дышал, испуганно оглядываясь по сторонам. Разрубленный Змей, что за наваждение?!
Комнаты, которую он за полгода изучил вдоль и поперёк, не было — ни узкой кровати, ни окна, ни Эсператии на столе. Дик стоял в каком-то овраге, узком и длинном: склоны его поросли чахлой зеленовато-жёлтой травой, под лучами солнца влажно блестела жирная глина. По дну оврага протекал извилистый ручеек, вода негромко журчала, обегая камни. Дик покосился на здоровенный серый валун. Похоже, именно к нему он приложился лбом, падая в этот самый овраг… а он точно упал — или его сюда столкнули. Вон, одежда вся в глине. Хорошо ещё голова уцелела… ой. Одежда. Одежда?!
Дик с ужасом дёрнул себя за воротник, пробежался пальцами по серебряным крючкам и манжетам. Унарская форма исчезла — вместо неё был колет в сине-чёрных цветах, чёрные же штаны, и сапоги, каких у него отродясь не водилось: остроносые, блестящие, явно из дорогой телячьей кожи. Колет, кажется, тоже стоил недёшево, а уж кружева, которые так фривольно торчали из рукавов… Он одет, как последний навозник, хуже, чем Эстебан! Что происходит? И… святой Алан, сине-чёрный! Это же… такое сочетание в Талигойе носит только дом Алва, кто и зачем напялил на Дика одежду в цветах его кровника?!
Дикон пошатнулся и осел на мокрый песок. Голова нещадно болела и кружилась, дыхание перехватывало, но хуже всего было ощущение полнейшей растерянности. Что это, сон, бред, какое-то колдовство, в конце концов? Наверное, бред. Говорят, крысиные укус бывают ядовиты, ведь эти твари даже трупами не брезгают, может быть, дело в этом? Он поднёс к глазами правую руку и вскрикнул. От кровавой ранки со следами ожога — как же было больно прижигать её, но Окделлы умеют терпеть, так что он справился достойно — остался лишь тонкий бледный шрам. Дик помял его пальцами. Похоже, рану вскрывал лекарь — разрез слишком ровный для просто следа от зубов. Когда? Никакие снадобья не могут заживить так скоро, тут нужно время, и не меньше нескольких месяцев… Значит, всё-таки бред.
— Я или сплю, или сошёл с ума.
Дик снова вздрогнул — таким живым и испуганным показался ему собственный голос. Во сне и даже в бреду звуки были совсем другими. Отец когда-то говорил: избавить от ночного кошмара может громкий крик, попытка вскочить либо боль. Надо сейчас же что-то такое попробовать.
Он принялся щипать себя за руки, встал, пробежался вдоль ручья, завопил во всё горло. Ничего не помогало — только от глинистых склонов отразилось эхо, а из-за одного камня вспорхнула, трепеща крыльями, какая-то птичка. Дик, внезапно обессилев, плюхнулся на ближайший валун. С каждой секундой он всё чётче понимал, что это не сон и не бред — ощущения были слишком обыденными. Хотелось есть и пить, чесалась шея под кружевом воротника, промокшие штаны неприятно липли к телу, макушку ощутимо припекало солнце. Дик пошёл к ручью, напился и умыл потное лицо. Стало немного полегче — и почему-то ещё страшнее. Он беспомощно оглянулся и вновь закричал, срываясь на хрип.
— Эй! Э-э-эй!
— Сударь, вам нужна помощь?
Дик подскочил и задрал голову. С края оврага свесился незнакомец — сквозь золотые полосы солнечных лучей было видно лишь темноволосую голову. Человек говорил на талиг, но с акцентом, который Дику знаком не был — мягким, каким-то напевным.
— Вы ранены? Можете подняться или лучше мне спуститься к вам?
— Я… я могу.
Растерянный Дик ещё раз огляделся и, решившись, полез вверх по склону. Глина громко чавкала, облепляя его сапоги, пятная рыжими кляксами ладони и ткань штанов. Уже почти в конце пути он вдруг подумал, что при нём даже оружия никакого нет, и если это действительно не сон, то, возможно… но незнакомец уже протягивал ему руку. Дик вцепился в тёплые пальцы и перелез через осыпающийся край оврага. Голова опять закружилась — нежданный помощник тотчас подставил Дику плечо.
— Обопритесь, сударь… вот так. Можете стоять?
— Могу. Благодарю вас, сударь.
Дик посмотрел по сторонам — и окончательно уверился, что разум его оставил. Вокруг, куда ни глянь, простиралась степь: выжженная солнцем трава, незнакомые мелкие цветы алого и жёлтого цвета, редкий кустарник. Через степь пролегал широкий тракт, на котором стояла пара крытых повозок, запряжённых толстыми мохноногими лошадьми. Вдали синели горы. У передней повозки теснились люди, Дик различил и мужчин, и женщин — у одной были ослепительно рыжие волосы. Может, это гогани? Дик их никогда не встречал, им ведь в Талигойе жить нельзя… а в Талигойе ли он вообще? Судя по пейзажу, какой-то южный край. Если это всё-таки не сон.
— Сударь, попейте-ка. Не хочу вас обидеть, но мне кажется, что вы вот-вот свалитесь без чувств.
Напиток в потертой кожаной фляге оказался горьким и жгучим, но от него и впрямь прояснилось в голове. Касера — отличная вещь… касера? Точно, это она — Наль рассказывал об этом крепком вине. Но Дик его не пробовал — откуда же ему знаком вкус?
— Ну как, лучше?
— Лучше, сударь. Благодарю вас.
Дик с признательностью посмотрел на незнакомца. Тот немного походил на военного — короткие волосы, лихо закрученные усы, на перевязи шпага и пара кинжалов. Но платье какое-то незнакомое, Дикон никогда не видел таких широченных панталон и забавной остроконечной шапки… ну и пусть, зато лицо у него добродушное и в глазах явно читается сочувствие.
— Так что с вами стряслось? — спросил незнакомец. — Вы заблудились, отстали от своих? Лошадь понесла? Вы точно не ранены?
Град вопросов, ни на один из которых ответа не находилось, окончательно загнал Дика в тупик. Он растерянно посмотрел на своего собеседника, и тот ободряюще улыбнулся.
— Простите моё любопытство, сударь. Я просто хочу помочь — вижу, что вы в беде. Молодые дворяне не путешествуют в одиночестве и безоружными. Может, на ваш отряд напали разбойники? Хотя странно — здесь их вроде бы не водится…
— Здесь? А где — здесь? — решился наконец спросить Дикон. Во взгляде незнакомца мелькнуло изумление.
— Вы не знаете, где находитесь?
Дик покачал головой.
— Да… похоже, с вами и впрямь случилось несчастье. Вы в Талиге, сударь, провинция Эпинэ — отсюда примерно день пути до границы с Алатом… вам дурно?
Дик, задыхаясь, вцепился в чужое плечо. Если это не сон, и если этот человек не лжёт, то значит, Ричарда каким-то образом увезли из Лаик… но как? Опоили чем-то и похитили? Скорее всего. Иного и быть не может — он не помнит ни дороги, ни людей, не помнит ничего. Значит, слуги в Лаик подлили ему какого-то зелья, а потом... Но кому и зачем понадобилось похищать герцога Окделла, да ещё и в канун Фабианова дня? Кардинал! Наверняка это дело рук Дорака — эр Август сказал, что этот мерзавец запретил Людям Чести оказывать Дику покровительство, наверняка кто-то из этих благородных дворян воспротивился такой подлости, и тогда кардинал решился окончательно погубить репутацию Повелителя Скал. А исчезновение Дика представлено, как побег или чего похуже… Надо срочно возвращаться в Олларию! Сколько же времени прошло?
— Сударь, а какой сегодня день? — пробормотал Дик, всё ещё задыхаясь.
— Ничего себе… Сударь, не волнуйтесь так. Нынче у нас двенадцатое Весенних Молний… или тринадцатое. Нет, двенадцатое, точно.
Молнии. Молнии? Фабианов день приходится на Весенние Скалы, на третье число. Его что, похитили больше месяца назад?! Где он был всё это время?!
— А год у нас триста девяносто восьмой, на всякий слу… сударь?!
Усатое лицо и остроконечная шляпа незнакомца растаяли во мгле. Колени Дикона ослабели — он повалился на жёсткую траву и потерял сознание.
***
Пахло пылью и чем-то удушливо сладким, слышался негромкий стук, скрип, и всё вокруг мерно покачивалось. Дик открыл глаза и увидел тёмный потолок в переплетенье деревянных реек. Что за комната… нет, не комната. Повозка — поэтому всё так качается. Его куда-то везут. Куда? Он рывком сел, по привычке хватаясь за бок, но отцовского кинжала, конечно же, не было. Сбоку раздался шелест и тихонько зажурчал женский голосок. К губам Дика поднесли глиняную кружку с прохладной водой.
— Опомнились, сударь? Ну, слава Андию. Вы уж простите, что мы, можно сказать, силой потащили вас с собой, но нам надо добраться до города засветло, а вы никак не желали приходить в чувство. Не оставлять же вас было на дороге.
Давешний усач подсунул Дику под спину что-то мягкое. Тот огляделся. Он сидел на полу повозки, вернее — на обтянутой старым холстом перине. Вокруг громоздились баулы и сундуки, на одном горела масляная лампа под мутным стеклянным колпачком. С задней стенки таращились какие-то рожи — Дик даже на секунду испугался и вздрогнул, но почти сразу же понял, что это маски. Рядом засмеялась женщина. Её рыжие волосы переливались в свете лампы, как шёлк, тёмные глаза таинственно блестели. Женщина вдруг протянула руку и погладила Дика по голове. Дикон смутился донельзя, покраснел и беспомощно взглянул на усача — тот улыбнулся.
— Давайте всё-таки познакомимся, сударь, — сказал он. — Моё имя Фламинио — Фламинио Торелли, вольный гражданин славного города Фельпа. На подмостках же меня зовут Капитаном, если вам любопытно.
На подмостках… Дик вновь поглядел на маски, потом на пёстрый наряд женщины и вдруг понял, с кем судьба его столкнула. Актёры, конечно же — странствующая труппа, знаменитые фельпские комедианты. Отец рассказывал про таких — в Надор они не забредали, но в год свадьбы Фердинанда Оллара он видел одно представление в Олларии. Матушка пресекала подобные рассказы, считая актерство противной Создателю ересью, поэтому Дик почти знал очень мало… Он посмотрел на Фламинио Торелли с восторгом, и тот вдруг весело ему подмигнул.
— Что же до прекрасной дамы, которая так прельстилась вашей юностью, то её зовут Симоной Конти. Или же Кораллиной — она предпочитает своё сценическое имя.
— Кораллина — это чудесно. Звенит, как бубенчики в лошадиной гриве, — протянула женщина с тем же певучим акцентом, что и Фламинио. — А тебя как звать, миленький?
Окончательно растерявшийся Дик уставился на насмешницу, приоткрыв рот. Он в жизни не слыхивал, чтобы женщина из простонародья говорила подобным образом с дворянином. Впрочем, такая красавица… и она точно не хочет оскорбить — вон как ласково улыбается. Дик сглотнул и неловко пробормотал:
— Ричард.
— Северянин, как я и думала, — красавица вдруг облизнулась, будто кошечка, и Дик потупил глаза. — Ричард… а дальше?
— Мне кажется, что наш гость пока не готов сообщить нам о себе больше, — сказал вдруг Фламинио. — Так что, дорогая, давай пока удовлетворимся этим. Вы ведь позволите обращаться к вам просто по имени, сударь?
Он добавил что-то на своём певучем языке, и рыжеволосая Симона кивнула. Дик тоже кивнул и посмотрел на своего спасителя с благодарностью. Он действительно не был готов представиться с полным именем и титулом — дело было даже не в том, что герцогу Окделлу не пристало находиться в обществе комедиантов, а в том… Он замер на середине мысли. Последние слова, сказанные Фламинио перед тем, как Дикон свалился в постыдный обморок, громыхнули в голове, как грозовой раскат. Триста девяносто восьмой! Как такое возможно?!
— Сударь… — прошептал Дик. Актёр, мигом посерьёзнев, нагнулся к нему поближе. — Простите, я не ослышался тогда? Сейчас действительно девяносто восьмой год? Это правда?
Симона Конти широко раскрыла глаза. Фламинио нахмурился.
— Чистая правда. Ричард, вы разрешите задать вам вопрос? Какое время вы помните последним?
— Весну девяносто седьмого, — глухо ответил Дик. Перед глазами его мелькали лица унаров, красная физиономия Свина, мягкий взгляд мэтра Шабли… Немыслимо. Кто же, кто та Закатная тварь, что сожрала целый год его жизни?! Куда делись воспоминания об этом годе? Как он оказался на окраине страны, отчего одет в цвета враждебного дома, что с ним вообще произошло? А матушка и сёстры, что с ними? Они вообще живы?!
— Мне надо вернуться в… домой, — Дик вовремя прикусил язык, чтобы не произнести слово «Надор». — Срочно. Вы можете мне помочь, сударь? Я отблагодарю, Честью клянусь. Я…
— Да не волнуйтесь так. И все же называйте меня Фламинио — так много проще. — Фельпец похлопал Дика по плечу. — Конечно, мы поможем. Кстати, я, наверное, понимаю, что случилось с вами — лекари говорят, что наши воспоминания хранятся в голове, а ваш лоб выглядит так, словно в него копытом заехали. Но я слыхал, что такие болезни со временем проходят. И хорошо уже то, что вы не забыли своего имени и где ваш дом.
Дика передёрнуло: и впрямь, если думать так, он отделался ещё довольно легко. Но что же всё-таки с ним происходило весь этот год?
— К вечеру мы доберемся до Рецци — это городишко у самой границы. Там можно будет купить лошадь и нанять слугу на время пути. Деньгами я вас ссужу…
— Не нужно! — Дик торопливо ощупал фамильный перстень — тот был на своем месте, слава Создателю. Придётся заложить… ужасно, и потом ещё надо будет вернуться, чтобы выкупить. Но иного пути нет. Он не может пользоваться добросердечием этого человека, даже если и потом разыщет его, чтобы вернуть долг.
Фламинио проследил за его движением, на миг приподнял брови и кивнул.
— Ну, будем надеяться, что в городишке сыщется ювелир. Впрочем, на месте узнаем. Пока я бы посоветовал вам поспать. Идёт?
— Идёт, — согласился Дик и послушно лёг.
От перины пахло овечьей шерстью. Над головой тихо переговаривались актеры, снизу доносился мерный скрип колёс. Может быть, во сне он увидит хоть что-то из забытого прошлого… Дик вздохнул и закрыл глаза. Сны, увы, не пришли к нему — когда Фламинио бережно разбудил Дика, в памяти его всплыл лишь серый камень Окделлов, тихий гул из его глубины и морды бронзовых вепрей.
— До города где-то полчаса пути, — сказал Фламинио. — Хотите немного размяться? Кстати, наш конюх нашёл в лесу приличный ручей, дамы уже почистили пёрышки, так что пришёл черед кавалеров. Позволю себе предложить вам чистое платье — в этом вы напоминаете глиняного человечка из сказки.
Дик хотел было обидеться, но оглядел себя и признал, что комедиант был совершенно прав. К тому же сине-черное платье вызывало у него неприязнь. Поблагодарив, он принял из рук Фламинио свернутую одежду, выбрался из повозки и с наслаждением вдохнул вечерний воздух — тёплый, но не душный, напоенный ароматом цветов. Степь кончилась, тракт ушёл в негустой лесок. За верхушки деревьев цеплялось оранжевое солнце, в траве синели фиалки, лошади тянули морды к нависающим над дорогой зелёным листьям. У первой повозки болтали актрисы — уже знакомая Дику Симона—Кораллина, тоненькая черноволосая девушка в скромном голубом наряде и солидная пожилая дама, похожая на монахиню. Фламинио представил обеих: Лючию Фьорилли и госпожу Монти. Актрисы смотрели на Дика с любопытством, но вопросами не мучили — наверное, их предупредила Симона. Потом Фламинио увёл его в лес, на полянку, где и вправду оказался широкий ручей, в котором весело плескались четверо обнажённых мужчин — подобное бесстыдство ошеломило Дика до такой степени, что он почти не запомнил названных ему имён. В памяти застряло лишь одно, «Нереу» — так звали самого красивого из четвёрки, изящного смуглого юношу, который, на миг отвлёкшись от омовения, обжёг Дика пламенем насмешливых глаз. Размышляя о том, что матушка, возможно, была не так уж и далека от истины, когда возмущалась нравами фельпских комедиантов, Дик ушёл вверх по течению. Он наскоро помылся, прополоскал волосы и, рассеянно удивившись их длине — спутанные пряди отросли почти до плеч — вдруг заново осознал, что с ним случилось. Стало так страшно и тошно, что Дик торопливо оделся, свернул перепачканное глиной платье и поспешил обратно. Тёмно коричневая куртка была коротковата, а штаны, наоборот, безобразно широки — впрочем, Фламинио одет так же, должно быть, такова мода в Фельпе… Ладно, главное, что Дик теперь хотя бы не выглядит, как извалявшийся в канаве пьяница.
Полянка уже опустела. Дик заторопился к дороге — примятая трава указывала путь. Постепенно деревья поредели, послышалось фырканье лошадей и голоса. Дик прибавил шагу. До тракта оставалось совсем немного, когда под ноги ему вдруг невесть откуда попал поросший мхом гранитный валун — Дикон чуть было не полетел через него кубарем. Он остановился, шёпотом помянув Разрубленного Змея. В висках у него вдруг раздался знакомый гул — Дик мигом вспомнил свой сон и гудящий Камень Окделлов, замер, ощущая непонятный испуг, и внезапно услыхал раздражённый крик Фламинио.
— Господа, что за наглость!
— Повторяю — таков приказ Первого Маршала.
Гортанный голос принадлежал мужчине — при звуке этого голоса Дика вдруг передёрнуло, словно за шиворот ему плеснули ледяной водой. Гул в висках стал громче, он словно предостерегал Дика от чего-то, чего ни в коем случае не следовало делать. Дикон медленно попятился и пошёл вдоль дороги, стараясь двигаться беззвучно и выискивая наиболее густые заросли — через пяток бье он обнаружил покрытый резными листьями куст, осторожно подобрался к нему и раздвинул ветки. Видно было плохо, но кое-что он различил: черноволосого смуглого всадника на взмыленной лошади и одну из повозок. Дверцы повозки были распахнуты настежь. Через несколько секунд оттуда выскочил ещё один черноволосый, покачал головой и что-то крикнул. Этот язык был немного знаком Дику — он не раз слышал, как Паоло напевал песни своего края. Кэналлийцы. Эти-то здесь откуда и чего хотят? Первый Маршал? Это люди герцога Алвы!
Убийцу отца Дик видел лишь на портрете в Лаик. Он застыл, почти не дыша — и с ужасом покосился на сине-чёрный колет в своих руках. Почему всё-таки… могут ли прихвостни Ворона искать герцога Окделла? Зачем? Что… Додумать он не успел — с дороги послышался стук копыт, и мимо укрывшегося в кустах Дика проскакали всадники. Отряд был небольшим — человек пять, кажется. Стук копыт смолк. Дик стоял, не в силах двинуться с места. На дороге вновь заговорили — торопливо, быстро, сразу множество голосов. Дик выждал ещё немного, обогнул кусты и осторожно высунул голову из-за толстого клёна. Люди Алвы уехали — на тракте остались лишь толпящиеся у первой повозки комедианты.
Первой Дика увидела черноволосая Лючия — она дёрнула за рукав Фламинио, который спорил о чём-то с толстым седым стариком. Актёр обернулся. Лицо у него было невесёлое, а при появлении Дикона совсем помрачнело. Растерянный Дик чуть было не подался назад, но тут же устыдился глупого страха и вышел на тракт. Комедианты смотрели на него со смесью недоверия и неприязни — даже Симона. Это было обидно до боли в груди. Дик вздёрнул подбородок и прикусил губу. Фламинио распахнул дверцы повозки.
— Лезьте, — хмуро сказал он. — Там поговорим.
В повозку набились все разом — там сразу же стало нечем дышать от женских духов. Дик стукнулся о баул, взмахнул руками и сел на него. Фламинио устроился на соседнем, остальные актёры разбрелись по углам. Седой старик громко кашлянул.
— Может, его милость все же соблаговолит рассказать, кто он и откуда на наши головы свалился? — пробасил он почти без акцента.
Фламинио поморщился.
— Подожди, Теодоро… Ричард, вам знакомы те люди, что нас обыскивали?
— Нет.
Дик покачал головой. Фламинио нахмурился.
— Однако вы прятались в лесу, пока они не убрались отсюда, так ведь? Знаете, чего им было надо? Они разыскивают молодого человека лет восемнадцати, русоволосого, с серыми глазами, одетого в чёрное платье с синей отделкой. При нём нет ни оружия, ни бумаг — а за его голову назначена награда. Если такой человек отыщется, нам велено немедля препроводить его на заставу. Дальнейшее — не нашего ума дело, так они сказали. И добавили, что это приказ не кого-нибудь, а самого Первого Маршала Талига. Весёленькая история.
Дик обмер. Он понимал всё меньше и меньше. Зачем его разыскивает герцог Алва, неужели чтобы убить, как убил отца? И эта проклятая одежда… Дик мог получить ее только в одном случае — если он каким-то образом попал на службу к Ворону. На службу?! Да это же ужасный бред! Разве что обманом, под чужим именем… а это бред ещё более ужасный — Дик слишком похож на отца, Алва бы его сразу узнал. Святой Алан, где же он был весь этот год?!
— Да не молчите же.
— Я не знаю, что сказать, сударь. Я не помню.
В повозке стало тихо. Комедианты по-прежнему смотрели на Дика недоверчиво, а Нереу, тот самый смуглый красавец, что привлёк его внимание у ручья, задумчиво покусывал нижнюю губу. Дик с тоской подумал, что сейчас его вышвырнут на тракт или, чего доброго, навалятся скопом и отвезут к той самой заставе… Молчание прервал Фламинио — он говорил на своём языке, и ему тотчас ответил хор голосов, которые показались Дику испуганными и сердитыми. Он опустил голову. Потом вновь наступила тишина. Дик почувствовал, что на него смотрят, вскинулся и поймал задумчивый, сосредоточенный взгляд комедианта.
— Вот как мы поступим, — медленно сказал Фламинио Торелли. — Не думаю всё же, что вы лжёте — иначе придумали бы историю поумнее. И я не люблю, когда ищейки гонят человека, как зайца… очень не люблю. И вам, похоже, не стоит оставаться в Талиге — как я понял, ваши преследователи настроены весьма серьёзно. Мы едем в Алат, оттуда в Агарис — дальше решим, возвращаться ли домой или попробовать показать своё искусство ещё где-нибудь вдали от Фельпа. Я могу перевезти вас через заставу — повозки комедиантов не обыскивают, хотя вам, конечно, придётся полежать в сундуке… но это небольшая цена, если её платят за жизнь. А в Алате разберёмся, что с вами делать. Вряд ли вас будут преследовать там — мне показалось, они собираются искать по эту сторону границы. За еду уплатите работой: я придумаю, чем вас занять. Решайте.
Дик слушал актера молча. Его охватило странное тоскливое оцепенение — слишком безумным казалось всё, что он пережил за этот день, и решать ничего не хотелось. Старая актриса вдруг сказала что-то, тон у нее был рассерженный. Остальные закивали.
— Молчание — знак согласия, да? — спросил Фламинио. — Ну пусть так. Надеюсь, вы не натворите глупостей, Ричард… если это ваше настоящее имя.
— Настоящее, — тускло сказал Дик, всё ещё во власти своей тоски. — Я вам клянусь.
— Ну-ну. Тогда сидите здесь и не высовывайтесь. Мы остановимся в какой-нибудь харчевне, завтра днём отыграем представление, и к вечеру доберёмся до заставы. Захотите бежать — бегите до этого. Но я бы вам не советовал.
…Двое суток спустя полузадохшегося Дика извлекли из задвинутого в самый дальний угол повозки сундука и выволокли наружу. Он был весь в поту и неудержимо чихал. Усмехающийся Фламинио помог Дику сесть.
— Вот вы и в Алате, Ричард, — сказал он, указывая на дорогу, уходящую в горы — высоченные вершины белели снежными шапками, а на склонах толпились пушистые ели с невиданной хвоей почти голубого цвета. — Всё хорошо, что хорошо кончается — наша Симона чуть из корсета не выпрыгнула, очаровывая господ офицеров на заставе. А теперь отдышитесь и ступайте к Джузеппе. Это наш конюх — он спит и видит, когда ему найдется помощник.
Герцог Окделл, Повелитель Скал, которого злая судьба отныне превратила в Риччардо, второго конюха в труппе фельпской commedia dell'arte, вздохнул, поднялся и пошёл, куда велели.
Глава 2. Марсель Валме
… Определённо, нынче он во всеоружии: камзол и штаны заказаны у лучшего портного, шейный платок повязан с небрежным изяществом, а волосы — чуть ли не впервые со времени появления в вольном городе Фельпе — тщательно завиты и уложены. Куафер, воистину мастер своего дела, постарался на славу, да ещё и в наиприятнейшей манере расхвалил густоту и шелковистость кудрей клиента. Разумеется, очаровательная София мигом уничтожит всю работу бедняжки, но почему бы нет? Женским ручкам всё позволено — разумеется, только если это ручки такой прелестницы, как неуемная наша бордоночка… Как мерзко ноет в висках, этот шум уже все жилы вытянул. Не следовало вчера пить… хотя сейчас они пьют каждый день, и это правильно — как ещё мужчинам праздновать победы? Если дело сегодня всё-таки дойдёт до визита на виллу, надо будет в первую очередь выпить бокал вина: батюшка всегда советовал лечить подобное подобным, а уж к его советам следует прислушаться…
Мысли в похмельной голове Марселя Валме вертелись в разные стороны, как пьяные моряки на площади Сирены. Веселье нарастало. Марсель благоразумно устроился подле музыкантов, не желая, чтобы ему отдавили ноги — танцором он был неплохим, но от того, что вытворяли разошедшиеся плясуны, следовало держаться подальше. Жуткий обычай! Матросы и офицеры вперемешку скакали по булыжникам, высоко вскидывая ноги, вопили очумело, будто кошки весной, подбадривали друг друга неистовым рёвом, и конца этому не предвиделось. Хоровод крутился, как гигантское многоцветное колесо, а в середину то и дело выталкивали какого-нибудь весельчака, который под одобрительный свист тотчас принимался выкидывать умопомрачительные коленца. У Марселя уже в глазах рябило от этого сумасшествия. Он прищурился, выискивая Алву, нашёл, обрадовался и хотел было, наплевав на риск загубить работу куафера, портного и башмачника, кинуться в толпу, но черная грива Первого Маршала уже скрылась из виду. Ну что ты будешь делать.
Сумасшедшая пляска не прекращалась ни на миг. Марсель без особой надежды снова пошарил взглядом в толпе, и тут неистовый вой сотен глоток заставил его вздрогнуть, как девственницу, застигнутую во время купания отрядом кавалеристов. Алву вытолкнули в круг — теперь он бесновался там, кувыркаясь через голову, подпрыгивая, и при этом как-то умудряясь попадать в такт обезумевшим барабанам. Восхищённые зрители орали наперебой, били в ладоши — по всему, подобных плясок фельпцам видеть ещё не приходилось, — а Первого Маршала их восторг, кажется, только подстёгивал. Этак он себе голову расшибёт, подумал Марсель, наблюдая за очередным прыжком, который бы сделал честь любому хвостатому спутнику Леворукого. Во рту вдруг стало кисло. Марсель нырнул за спины музыкантов, спрятался в тени и раздражённо топнул ногой. Когда же они, наконец, уймутся? Моряки молодцы, и победа вышла красивой, но, право, Ворон мог бы и вспомнить своё обещание составить Марселю компанию на вилле Бьетроццо. Не идти же туда одному: София начнёт морщить носик, да и прочие пленницы наверняка ждут прекрасного маршала. Все его ждут, всем он нужен. Всему славному городу Фельпу и окрестностям… Марсель окинул негодующим взглядом площадь, фасады домов, кривящуюся с неба луну — и неожиданно возмечтал оказаться где-нибудь в чистом поле, а лучше в лесочке, в тени деревьев, в прохладном покое и тишине. Всё лучше, чем тут.
Мысль показалась забавной. Виконт Валме сроду не грезил об уединении вдали от города. Он любил метрополии: ни с чем не сравнимую вонь узких улочек, крики и шум близ рыбных и мясных рядов, яркие косынки цветочниц, невинных, как луговые одуванчики — и так легко расстававшихся со своей невинностью по велению сердца или за янтарные сережки гайифской работы. Любил тот особенный предрассветный сумрак, менявший знакомые улицы до неузнаваемости, как вуалетка меняет не первой свежести красотку. Выходя под утро из салона прекрасной Марианны или покидая даму сердца, пока муж ее, скучный рогоносец, не вздумал поведать свое сокровище, Марсель будто бы переступал границы Круга и попадал в прошлое… А молоденькие богомолочки, стекающиеся к Нохе, чтобы послушать проповедь? А придворный театр и упоительно-скучный Дидерих в бесконечной постановке, будто бы намеренно растянутой, чтобы можно было успеть осмотреть всех дам в зале, попасть в ложу к самой хорошенькой и продвинуться в маневрах настолько, чтобы уехать вместе с ней? А утренний шум и гам, на который так сладко было ругаться, требуя у лакея шадди? Положительно, ничего подобного в провинции быть не могло; ни цветочниц, ни богомолочек, ни куртизанок, ни грандиозных попоек.
В пути Марсель был уверен, что поцелует первый же булыжник мостовой Фельпа. Но увы — за всё это время он так и не проникся обаянием птице-рыбо-дур. Бюргерская прижимистость и прагматичность дуксов его раздражала, ветер с моря, превращающий усилия куафера в паклю, злил, а цветочницы были все как одна блеклые дурнушки. Списав поначалу свой настрой на усталость и ожидание, он решил развлечься телесно; но милая Изабель, пухленький темнокудрый розан, вопреки ожиданиям, совершенно его не увлекла. Марсель попробовал сменить девицу — и не преуспел. Попробовал запить разочарование — но от усталости его развезло столь постыдно, что случившийся рядом Алва на свой невыносимый манер предложил разобраться в себе, поскольку корень любого уныния кроется в голове, а не в несовершенстве мира. Да ещё и пригрозил, что таскать пьяного Марселя на руках не намерен — учитывая его увлечение фельпской кухней… Потом наконец-то началась война, но и это развлечение неожиданно быстро подошло к концу. Благодаря гению того же Алвы, кстати. И что теперь? Прекрасные пленницы, победа, вино без счёта, пляски на площади… на словах всё замечательно — а на деле?
Голова окончательно разболелась и загудела почище толпы на площади, а похмелье любезно предоставило повод для раздумий: Марсель попытался поймать за хвост хандру и с удивлением обнаружил, что причина её кроется вовсе не в шуме, а в молчании. В молчании Алвы. В самом деле, Ворон почти не говорил с ним последнее время — его вниманием пользовались все, от висельников до дуксов, только не виконт Валме. В дороге они, казалось, общались не больше: Алва, как стрела, безмолвно летел к цели — но от Эпине до Гальбре было невысказанное чувство общности, молчаливое одобрение, пропавшее, как только они въехали в город. Здесь Марсель снова стал хлыщом, а Алва — небожителем… Тем неприятнее было наблюдать, что небожитель этот временами спускается с облаков, снисходя до счастливцев, ничем такой милости не заслуживающих. Даже до «безгрешного» Курта Вейзеля, который ничего слаще пороха и подмышки своей драгоценной супружницы не нюхал, даже до адмирала Джильди, здоровенного, как шпангоут — или что там у них на кораблях есть здоровенного? Рокэ не должен был мурлыкать с ними, шутить и улыбаться так солнечно, что позабытый Марсель обижался, будто младенчик, которого мамаша спустила с рук, чтобы поболтать с соседкой. А уж этот юный Арамона, белобрысый сопливец с восторженными глазками, а всякие Дерра-Пьяве, Скварца и прочие… Совершенно невозможно терпеть.
«Влюбился, касатик!» — мысленно взвыл Марсель голосом своей старой нянюшки, прерывая бессмысленное самокопание. Мало ли, почему ему вдруг стало не хватать походного Ворона. И не в Вороне, на самом деле, счастье; счастье мужчины должно храниться аккурат в ложбинке между аппетитными грудками любовницы… Кстати, о любовницах. На глаза Марселю попался чернокудрый Луиджи Джильди, который с абордажа «Морской пантеры» выглядел несчастным, как кот, изгнанный из тёплой кухни под дождь. И всё равно фельпец на диво хорош собой, просто загляденье… Взять его в компанию? Бордонки непременно порадуются такому красавчику, а самому Луиджи будет полезно забыть об этой его Поликсене. Софию Марсель ему не уступит, но среди бордонских кисок была одна, совсем юная и аппетитная, как румяное яблочко. Вот к этому бы яблочку его под наливной бочок.
— Луиджи! — Марсель выскользнул из тени и поймал фельпца за рукав.
— С праздником, Марсель, — в интонациях Луиджи явственно слышалось что-то вроде «отвяжись от меня, несносный, и дай пострадать вволю», но такая мелочь не могла свернуть Марселя с пути.
— Взаимно. Ты не видел маршала?
— Был с отцом и Уголино.
— Вот как. Не хочешь слегка развеяться? Мы с Алвой собирались на виллу Бьетероццо — можешь отправиться с нами. Уверен, ты не пожалеешь.
Луиджи, кажется, его не слышал, и пришлось дёрнуть его за рукав ещё разок.
— Так ты идешь?
Фельпец помолчал немного, потом встрепенулся и буркнул:
— Иду.
— Отлично.
Марсель расплылся в улыбке и подхватил печального влюблённого под руку. Хватит уже предаваться хандре — да и Алва, будем надеяться, когда узреет эту несчастную физиономию, станет посговорчивей. С Луиджи Джильди он тоже премилым образом болтает — в отличие от своего офицера для особых поручений, которому последнее время достаются лишь равнодушные взгляды… да что же такое опять?! Достаточно. Их ждут прелестные женщины и вино — что может быть лучше?
— Надо отыскать герцога. Без него нас и на порог не пустят.
* * *
…Как пелось в одной игривой балладе, вино и женщину надлежит откупорить, хорошенько припасть, насладиться и отдохнуть. Если Марсель и намеревался бездарнейшим образом проспать свой хмель и усталую пресыщенность, наступающую после соития — ах, кошечка, острые коготки! — София не дала его планам ни единого шанса. И корнету Кратидес тоже нужен Рокэ Алва, не важно, что пантерка еле на ногах стоит, уж на этот счет Марсель постарался. Интересно, закончил ли Алва с Клелией? И если закончил, готов ли обменяться трофеями? Юная бордонка, хоть и была пьяна до невозможности, казалась довольно горячей штучкой…
Изначально Первый маршал закрепил позиции в гостиной. Той основательности, с которой он разбил лагерь, можно было только позавидовать: окружен любвеобильными девицами, которые по пути в гостеприимные объятия Алвы успели растерять свои булавочки-заколочки, соблазнительная грудь Ариадны почти вывалилась из-за корсажа, а гладкое плечико Латоны дразнит молочной белизной над шелком соскользнувшего вниз рукава. Кроме того, Алва завербовал в свои ряды батарею солидного вида бутылей и мрачного Джильди, который, как муж-рогоносец из комедии фельпских масок, смотрел на живописную группу ревниво и зло. Умница Латона, завладевшая вниманием Алвы, как с языка Марселя сняла едкое предположение о причине этой ревности. В самом деле, кто, кроме гайифца, будет битый час кряду во все глаза смотреть на мужчину, если кругом настоящий цветник?
Луиджи вздрогнул, негодующе мотнул головой. Кажется, этот жест его и выдал. Ах, вот в чем дело, милейший капитан! Кажется, из всех прелестей, экспортируемых Империей, не одни только табакерки в вашем доме хранятся… Алва, в непостижимом своем стиле то ли спасая разговор, то ли высмеивая неловкость Джильди, принялся рассказывать про собственный гайифский опыт. Ариадна нетерпеливо поерзала на коленях Марселя, заставляя того мечтательно зажмуриться и крепче прижать её к себе. Бравировать неудавшимися эскападами — в самом деле, это шло только Алве! Впрочем, рассказом его, нарочито затянутым, трудно было не увлечься, и Марсель даже потребовал продолжения, каким-то не своим, хриплым голосом, но был оставлен ни с чем.
Алва чего-то не договаривал — а потом и вовсе удалился прочь, прихватив с собой ревущую Клелию. Поглаживая буйную гривку Ариадны, Марсель лениво гадал, чему же он сейчас стал свидетелем. Оберегает ли Ворон чью-нибудь честь, стыдится вспоминать забавы юности или же просто насмехается над слухами? Их ведь было немало. Молва приписывала Алве связь с самим королём — чему Марсель отказывался верить из соображений эстетических, и с покойным ныне первенцем герцога Придда — а вот это могло быть правдой. Особенно если вспомнить, какие слухи ходили по столице после безвременной кончины красавчика Джастина. Любопытно, Алвино «почти» относилось к нему? Опытом имперских забав в Талиге мог похвастаться чуть ли не каждый второй, но мода на всё гайифское, так трепетно терзавшая двор лет десять назад, когда Фердинанд, ко всеобщему неудовольствию, запретил мистерии, потихоньку сходила на нет. Политика, чтоб её. Нынче в фаворе был патриотизм, а с ним и плевочки в сторону сопредельных стран: хорошим тоном считалось высмеивать как казарменную простоту Эйнрехта, так и изысканную развращённость Паоны.
Последняя вообще стала предметом весьма грубых острот. Если раньше можно было пикантно щегольнуть своей искушённостью в салоне какой-нибудь звездочки вроде Марианны, сейчас на такого щеголятеля посмотрели бы с жалостью, как на юнца, хвастающегося особо яркими прыщами. И Марсель положительно не находил в утехах по-гайифски ничего притягательного. Хотя опыт у него имелся. Был один расторопный малый… деревенщина, лакей всего лишь — но какая, кошки его побери, грация, какой огонь в глазах! Жанно его звали. Вот странно: дамские имена чаще всего вылетают из памяти, стоит лишь прикрыть за собою дверь спаленки, в которой мирно почивает прелестница, а это егозливое, будто покалывающее язык имя до сих пор не забылось… Нет, ничего странного. Просто бойкий лакейчик изрядно скрасил Марселю одно невыносимо долгое лето, когда отбывать сыновью повинность было тяжко до ужаса. Ноги у него были дивно хороши… такие же изящные икры, как у господина Первого Маршала. А уж губы, умелые и горячие, а упругий живот, а задница — воистину, беломраморный алтарь, на котором Марсель не единожды приносил жертвы проказливым божкам любви, а крепкие, атласно-гладкие ляжки… То, что находилось между ляжек, тоже было недурно как на вид, так и на ощупь, но опробовать его в деле Марсель всё же не решился. Пусть мысли у него и мелькали, что уж скрывать. Впрочем, не одним этим Пьетро он в то лето пробавлялся — лакей был не более чем перцем, которым Марсель приправлял будничные кушанья в лице горничных, пейзанок, скучающих жён мелких дворянчиков и их же перезревших дочерей, готовых, как сочный плод, упасть под ноги первооткрывателю. И, однако, какие всё же великолепные ноги…
Пьяный храп спугнул воспоминания — Марсель, вздрогнув, как если бы его застигли за непристойным действом, обернулся на звук. Ага, так и думал: Джильди сдался первым, роняя честь фельпского флота. Марсель, как мог, старался поддержать престиж армии, благо из трех диких кошечек, оставленных на его попечение Вороном, две любили игры друг с дружкой, но держаться становилось всё тяжелее: вино Алва, как нарочно, выбрал со знанием дела, и ноги виконта слушались уже не так охотно, как в начале вечера. Оставалось уповать, что прочие части тела, так необходимые для победы, ему не откажут.
Скрипнула дверь — в комнату вернулся Алва. Выглядел он не особенно довольным — впрочем, неудивительно: пухленькая дурочка была слишком пьяна, чтобы доставить любовнику хоть какое-то удовольствие, — а одежды на нём оставалась лишь рубашка, до середины прикрывавшая стройные бёдра. У Марселя вдруг пересохло во рту.
— Ах, герцог! — прелестно промурлыкала Латона, отрываясь от подруги.
София счастливо вскрикнула и кинулась маршалу на шею; теперь, когда она была ослепительно нага, жест этот смотрелся особенно эффектно.
— Мы ждали вас, герцог, — томно оповестила Ариадна, перекидывая ножку через колени Марселя.
— В самом деле? — осведомился Алва.
Разрубленный Змей, да он трезв! Мысль эта отчего-то уязвила Марселя, и он вгляделся в лицо маршала, пытаясь отыскать хотя бы тень опьянения, отраженную в тонких, правильных чертах. Алва поймал его взгляд и с выражением полнейшей серьёзности на лице подмигнул:
— Я вижу, что ждали меня действительно все. Так что же, виконт, вы развлекали дам в мое отсутствие?
— Виконт был очень мил! — заявила Ариадна, потрепав Марселя по голове, словно кота. — Но вы, герцог, нас разочаровываете. Прилично ли в такой час, и в столь милой компании оставаться настолько одетым?
— О да! — Латона захлопала в ладоши, — Совершено неприлично, недопустимо, я бы сказала!
— Я не знаток приличий, — Алва скинул с кресла какую-то кружевную финтифлюшку — кажется, панталоны Софии, но Марсель не был уверен, — и уселся. — Однако, если вы настаиваете…
Рубашка полетела панталонам вслед. Дамы дружно застонали, любуясь наготой Алвы — и Марсель едва не присоединился к их восторженному хору. Любоваться-то было чем. Какой потрясающий контраст — синева глаз, смоль волос и белизна кожи… а сложение, ах, какое сложение — изящество и сила, и соразмерность, и восхитительное бесстыдство позы… Что-то не то он думает. Марсель схватился за хрупкую руку Латоны, как утопающий за веточку. Но удержать на привязи хмельной язык так и не сумел.
— Марианна жаждала узреть этот клинок без ножен, — мечтательно сказал он, вспоминая о так и не осуществившемся прожекте. Звезда Олларии и Ворон... Это, кошки дери, вдохновляло!
— Смотрите внимательнее, виконт, — посоветовал Алва. — Вам предстоит живописать, не искажая истины.
Ворон и смущение были несовместимы. Марсель шутливо вгляделся, изображал интерес сьентифика-естествоиспытателя. Этой шпагой в самом деле можно было хвастаться. Интересно, болтают или говорят правду красавицы Олларии, прославляя выносливость и изобретательность Первого Маршала? В том, что касается солидности оснащения, Валме убедился полностью. Интересно, наощупь эта кожа так же гладка, как на вид?.. Вновь вспомнился нагой Жанно, раздвигающий ноги почти так же бесстыдно, как Алва… умопомрачительное зрелище! Марсель мотнул головой, прогоняя не слишком уместную здесь и сейчас, в обществе смешливых прелестниц, мысль, но гайифское настроение подстегнуло аппетит. Он поцеловал Латону, закрывшись от Алвы водопадом её волос — откуда-то вдруг явился страх, что тот всё читает по его лицу. Уж больно глумливой стала усмешка Ворона.
Латона замурлыкала, царапая острыми коготками плечи Марселя. Он уже собрался повалить красотку на пушистый ковёр, наилучшим образом подходящий для игр такого рода, но услышал позади шорох, оглянулся — и замер. София с Ариадной на четвереньках ползли к креслу Алвы, переглядываясь столь двусмысленно, что Марселя бросило в пот. Впрочем, что уж — смысла в манёвре бесстрашных воительниц было вовсе не два, а совершенно точно один: красотки атаковали маршальский клинок, который явно пришёлся им по вкусу. Марсель, задыхаясь, смотрел, как слаженно действуют тонкие пальчики и розовые ротики. Алва лениво согнул колено, перекинул ногу через подлокотник кресла — получившие ещё больший доступ к вожделенной цели пантерки постанывали и чмокали, чмокали и постанывали. Концерт для голоса с… с… Разрубленный Змей, больно!
Заскучавшая Латона укусила Марселя за ухо. Пришлось направить внимание на неё, утратив возможность наблюдать, как пантеры когтят ворона — или ворон клюёт пантер. Бордоночка была мила, и дело своё знала отменно, однако вино и усталость сказались в Марселе: он преступно долго не мог привести себя в боеспособное состояние. В конце концов Латона отпрянула. В глазах её стыло разочарование, а сердитый смешок больно царапнул Марселя, заставил его внутренне поёжиться — обычно за такими смешочками следовали слова, для мужчины весьма оскорбительные. Не то чтобы он их часто слышал… По лицу вдруг точно скользнуло что-то — то ли дуновение ветра из окна, то ли чей-то взгляд. Марсель поднял голову и увидел, что пантерки разлеглись прямо на полу: София дремала, а Ариадна увлечённо поглаживала себя. Алва по-прежнему сидел в кресле. Обнажённые женские тела, беспомощно прелестные в своей неге, словно бы ничуть не волновали его — он был рядом, он был между ними, и он был совершенно один. И смотрел — в упор смотрел прямо на Марселя.
У смерти синий взгляд… Но похоть, видимо, тоже смотрела на мир сапфировыми глазами — Марсель вздрогнул, ощущая, как горячеет в паху, как напрягается плоть, будто бы стремясь показать себя в лучшем виде перед глазами маршала. Разве он не хотел этого? Разве не за этим так непременно нужно было заманить Алву к Марианне, а сладострастные бордонки разве не для того были нужны?.. Нет же! Нет, как-то по-другому все должно было случиться… Но вот вопрос — как, по-другому?!
Латона, хихикнув, обхватила пришедший в полную боевую готовность член Марселя. Пантерка сидела спиной к Алве и потому сочла, что долгожданным откликом обязана только своей персоне.
— Ну, наконец-то! — проворковала она, опуская голову.
Алва за ее спиной ухмыльнулся до того выразительно, что Марсель, к собственному удивлению, в голос застонал, придерживая умелицу за волосы. Ох… понимание нахлынуло разом, в глаза будто ударил свет — всё действительно не так. Совсем не так: он хотел смотреть сам, хотел изучать, не открываясь до конца, прячась в тени. Но Алва вывернул его наизнанку, сам оставаясь закрытым. Нагота Ворона стала самым прочным его доспехом, а Марсель позорно проиграл эту битву — он был теперь полностью открыт, беззащитен, беспомощен перед закованным в броню своего безразличия Алвой, и взгляд синих глаз, хищный, презрительный, подтверждал это лучше любых слов. Только бы Ворон промолчал. Только бы он промолчал сейчас, умоляю, не надо, Рокэ, пощади…
— Вперед, — беззвучно, одними губами скомандовал Первый Маршал.
А-а-ах!..
Марселя согнуло, швырнуло в пучину морскую, протащило волной и разбило о дно. Когда он открыл глаза, выравнивая дыхание, Ворона в комнате уже не было.
Продолжение здесь.
-
-
09.02.2015 в 14:17-
-
09.02.2015 в 22:06-
-
23.03.2015 в 19:02Марсель тоже разочаровал. Легкость, пусть кажущаяся, изящество, веселье из него ушли, заменившись на бесхарактерность, как минимум. Может, оттого, что у канонного Марселя была (точнее появилась в жизни) цель. И дело, которому он служит. А этот только таскается за Рокэ. Обедненный персонаж, чересчур одноплановый.
Сам Алва тоже неприятен. Опять однобокий перс. Сила воли где? Острый ум? Все ж таки гений, пусть и военный. Неинтересно.
Короче, Вы правы относительно жанра. Это не книга, это просто любовный романчик, где герои не живут - так, любовями страдать изволят.