Команда Войны. Любовный роман

[Команда Войны]

Название: Неразлучный
Размер: 4586
Пейринг/Персонажи: Рокэ Алва/ Марсель Валме, Лионель Савиньяк
Категория: джен, слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Марсель очень хотел, чтобы Алва вернулся, и он вернулся
Примечание/Предупреждения:смерть персонажей

And you let them down
And you watch from your rock
And your heart beats fast
As you watch theirs stop

I will keep on loving
'Cause I believe in love
I don't mind dying
If you follow me up

Your victory's your defeat
Your head above your heart
Only the brave surrender
Death cannot tear us apart

@King Charles, Ivory Road

1.

Скучно, как же нестерпимо скучно дома. Марсель поставил на стол пустой бокал и уставился в серые сумерки за окном, не видя ничего, кроме огромной, гулкой пустоты там, где раньше находилось место сластолюбию, сонетам и прочей дури. Зима в Эпинэ уже заканчивалась, дни становились длиннее, но с каждым часом ему все больше хотелось послать все к кошкам и уехать в Холту или на худой конец в Багряные земли. Как излечиться от тоски по тому, кого все равно не найти, не увидеть, не докричаться?

Осенью было хотя бы нескучно, были стычки, были обезумевшие, кэналлийцы и прочие, схлестнувшиеся в некоем гротескном подобии гражданской войны. Осенью было не до тоски, но за ней пришла зима, и все застыло. Печальное отсутствие вестей говорило о том, что регент по-прежнему Ноймаринен, а Савиньяк по-прежнему чистит Марагону от взбесившейся черни и замешкавшихся дриксов, но эта рутинная бойня уже перестала казаться кому-либо достойным поводом для депеш – иначе кто-нибудь удосужился бы написать папеньке, который все еще отвечает головой за юг Талига. Ветер прогонял серые облака с холодного еще неба над Валмоном, цвели подснежники, а больше ничего не происходило.

Он откинулся в кресле, чувствуя, как оцепенение уступает место сну. Камин догорал, но не было желания позвать слугу или самому подкинуть полено в огонь. В полудреме, как это часто случалось в последние месяцы, нападала тоска другого рода – тело ныло и требовало несбыточного так же, как давеча сердце. В предыдущие дни желание, точнее, память о нем, уходило, едва напомнив о себе. Сейчас, по прихоти какого-то мстительного божества, оно задержалось, отбросив назад к самому безжалостному из воспоминаний.


Все ночи в Сагранне Рокэ спал беспокойно, метался в тяжелом забытьи на подушках или на брошенном на землю плаще, и Марселю не раз хотелось разбудить его, чтобы самому не думать о том, что видит Алва во сне. Та странная болезнь в Олларии, заставившая герцога походить на живой труп, не оставила видимых следов, но Марсель не сомневался: не вытащи он Рокэ из Нохи, конец был бы неизбежен. Oни ни разу не возвращались к тому, что именно виконт сделал, чтобы избежать такого исхода. Но почему-то каждый раз в темноте, под звук невнятных стонов и шорох сминаемого в судороге одеяла, казалось – Рокэ терзается о цене своей свободы. Глупо – Талигу после мятежей и переворота отрекшийся и беспомощный Фердинанд был без надобности. Алва ведь сам признал тогда, что ждал, когда кто-нибудь додумается единственно возможным способом избавить его от присяги.

В ту ночь они спали в маленькой кагетской крепости в дне пути от Барсовых Врат. Cкитания по горам подходили к концу. Его разбудил oчередной хриплый стон, и Марсель решился. Потянувшись в темноте к укутанному в походное одеяло Рокэ, проник под слои ткани и сжал пальцы на теплом плече. Алва вдруг перевернулся навстречу, волосы хлестнули по лицу. Марсель, не раздумывая, забрался под одеяло, прижимаясь всем телом, так, что в лицо пахнуло амброй и сандалом морисских духов, конским потом, кожей. Запаха болезни он не почувствовал, хотя когда-то, в тайных комнатах урготского посольства, спальня Рокэ была пропитана им от пола до шпалер на стенах. Он с силой сжал худые плечи, так, что пальцам стало больно от сопротивления твердых мышц. Сам себя удивив, коснулся губами горячего виска. И погиб, всецело и безвозвратно, выпустив на волю затаившееся где-то чудовище.

Ничто в жизни не поразило его так, как сила собственного, до тех пор безотчетного желания. Когда годом раньше на вилле Бьетероццо он радовался, что пришел к бордонским красоткам вместе с герцогом Алва, Марсель искренне полагал, что его заводит возможность приятельски-близких отношений с Первым Маршалом, а никак не... ни в коей мере не... то, что оказалось.

Сейчас, в темноте, все преграды, включая стыд и здравый смысл, таяли под прикосновениями собственных пальцев к выступавшей под кожей косточке на сгибе хyдого бедра. Алва, все еще в полудреме, подался навстречу, рубашка сбилась, Марсель почувствовал под своими пальцами жесткие завитки в паху и обезумел.

Много позже он пришел в себя оттого, что Алва, изгибаясь от бесстыдных ласк его пальцев, шептал что-то ему на ухо. „Готовитесь к вылазке в Гайифу, виконт?“ „Да“ Марсель хрипло рассмеялся, уже перeворачиваясь, окончательно сминая сползшую с одного на двоих тюфяка простыню. Левая рука Алвы, обнимавшая за плечи, оказалась под шеей, и не давала толком дышать. Внезапно подумалось отчего-то о наказании для изменников, для тех, кто замышлял смерть короля – да что там замышлял, Марсель ведь пошел дальше. Рокэ восхитительно жестко сжал сзади его плечо, и виконт, чувствуя себя последним преступником в руках всесильного регента Талига, растворился в сознании собственного ничтожества и телесном блаженстве.

Он даже не пытался сказать себе позже, что это было игрой. Игры не было, потому что в игре обе стороны, как минимум, знают, во что они играют. Для Марселя оставалось загадкой, чего, помимо наслаждения, хотелось Рокэ, и хотелось ли. Собственное тело – да только ли тело? – просило быть наказанным и не быть вовсе, а потом снова быть, чтобы повторить все с начала. В предутренних сумерках Рокэ лежал рядом, откинувшись, и лениво перебирал рукой его волосы. Вина вплеталась в послевкусие ночных ласк и таяла, как дым бакранских костров.



– Вина – самое глупое из бессмысленных чувств.

Алва стоял там, где полчаса назад был камин, а сейчас за его спиной уходил в пустоту узкий коридор со слезящимися влагой стенами. Марсель хотел вскочить с кресла, но усталость от бездействия, копившаяся всю зиму, разлилась свинцом по жилам.

– Не стоит, вы спите.

Рокэ, все в той же запыленной походной куртке, что была на нем в Надоре, сделал шаг в комнату и уселся в кресле напротив. Леворукий, как давно он скучал по этой точеной небрежности.

– Можно я не буду просыпаться?

– Нельзя. Вам не надо здесь долго находиться, это место не для живых. – Алва говорил просто, как будто произносил нечто банальное и само собой разумеющееся. – Вы так настойчиво, даже навязчиво зовете меня в своих снах, что я решил дать вам возможность убедиться, что это бессмысленно и даже опасно.

– Опасность меня не пугает, как вы возможно догадываетесь, – дерзить Марсель умел и любил, только давно не было повода.

– Только потому, что ты не осознаешь ее полностью.

– Я рад, что ты вспомнил, что мы были на «ты».

Это прозвучало по-детски. Алва, кажется, хотел что-то донести до него, но почти отчаялся – на его лице появилось усталое, но лишенное сарказма выражение, которого Марсель не помнил у него при жизни.

– Неужто никакими подвигами, ворожбой и молитвами Леворукому нельзя вернуть вас в бренный мир, герцог? – собравшись с силами и изобразив свой обычный фальшиво-легкомысленный тон, вопросил Марсель. – Между прочим, я помню, как вы как-то рассказывали нам с Леонардом Манриком и покойному Штанцлеру о признаках послeдних дней. Когда последний импeратор покинет империю, начнется светопреставление...

Он остановился и посмотрел на Алву. Тот, казалось, впервые за разговор всерьез слушал его.

– По крайней мере, могли бы подумать о тех, кому здесь оставаться – жаль, вы не видели исхода из Олларии, или лиц иных из бесноватых.

Алва нахмурился, и Марсель уже приготовился к разочарованию, если Рокэ станет отрицать очевидное, но тот только возразил, коротко и жестко.

– Видел.

– Полагаю, там, где вы находитесь, наши мелкие неурядицы – лишь пища для философских нaсмешек? – не унимался Марсель.

Он сам испугался сказанного. Алва ответил не сразу, но что-то полыхнуло болью или гневом в его глазах, прежде чем взгляд вновь сделался усталым – будто после блеска молнии наступила темнота.

– Ты хочешь моего возвращения ради Талига, или ради себя? – вдруг поинтересовался Рокэ тем же усталым тоном.

Марсель даже притих на миг от столь неизящного вопроса в лоб.

– Боюсь, мое желание увидеть тебя сильнее, чем ты можешь представить, – начал он. – Но я был бы свиньей, если бы думал только о своих сердечных ранах. Талигу ты бесспорно нужнее.

Рокэ криво усмехнулся, совсем как раньше.

– Значит, если бы тебе довелось выбрать между моим возвращением к тебе или к Талигу, ты выбрал бы второе? – уточнил он, пристально глядя на Марселя. – Похвально.

– Да, но разве...

Ему трудно было сказать, что он чувствовал сейчас – идиотская, бессмысленная надежда, почудившаяся в словах Рокэ, мешалась со страхом, что он что-то сказал или сделал не так, но было поздно. Алва резким движением встал из кресла и вышел туда, где раньше был камин, а в следующий миг Марсель открыл глаза в пустой темной комнате. Шея затекла от неловкого сна в кресле, было холодно – камин погас окончательно. Марсель с усилием встал и отправился звать слугу.


2.

Bесна ворвалась в Валмон непривычно быстро, будто где-то открыли шлюзы, и поля залило первоцветами, а небеса – светом. Дороги быстро подсохли после зимней распутицы, в виноградниках на лозах пробивалась ранняя зелень. Старый Роже, смотритель графского надела на южных склонах холмов, утверждал, что никогда еще молодые листки так быстро не разворачивались из почек. Дни текли в почти приятной неге, виноград зацвел и крохотные гроздья медленно наливались соками, когда Марсель наконец не выдержал. Bыпросив у папеньки–проэмперадора подорожную, он в начале лета отправился на север, посмотреть, что творится в мире.

Первые вести, противоречивые и смутные, он услышал уже в Ариже, а когда выехал на барсинский тракт, понял, что о переменах, случившихся за последний месяц, не говорит здесь только ленивый. Первым двум или трем рассказам Марсель не поверил – вспомнил читанное когда-то в юности о том, как четыре года спустя после смерти Франциска Великого в деревнях Марагоны ходили небылицы о возвращении короля. Не было ничего глупее, чем поддаться сейчас ложной надежде – если бы прежний регент и вправду появился из небытия и привел к присяге находившиеся в кольце Эрнани разрозненные полки армии Талига, отцу бы об этом написали. Но на переправе у Данара, войдя в трактир, Марсель встретил знакомого, ехавшего со стороны Олларии.

Теплый ветер задувал в открытые окна. Давенпорт, расстегнув верхние пуговицы мундира, отдыхал у стола с остатками ужина, отодвинув стул. Вспомнился другой трактир, кажется, «Лунный заяц», дождливый день и безысходность, когда он узнал о худшем. Давенпорт поднял глаза и узнал его, поклонился и предложил сесть. Трактирщик, завидев еще одного перспективного посетителя, не замедлил принести вина и справиться об ужине.

– Вы с севера? Что происходит? – наконец-то можно было задать этот вопрос, не опасаясь услышать в ответ простонародные небылицы.

– Вы и вправду не знаете? – Давенпорт в нехарактерной для себя манере ответил вопросом на вопрос и невежливо уставился. – Я удивлялся, признаться, что не видел вас в Тарнике – думал, вы будете там одним из первых.

– В Тарнике? – непонимающе повторил Марсель, чувствуя себя окончательно выпавшим из жизни.

– Ну разумеется, в Тарнике, где приносят присягу. Маршал Ариго прибыл позавчера, я приехал с ним, но меня за какими-то кошками послали с пакетом к вашему батюшке. Алва... Его Величество не слишком жалует меня, ну и славно.

Давенпорт с каким-то почти мальчишеским остервенением схватил кувшин с вином, налил себе половину кружки и выпил залпом.

– Его Величество? – едва не присвистнул Марсель.

– Вы первый, кого это удивило, – Давенпорт поставил кружку на стол и посмотрел чуть более осмысленно. – Видели бы вы толпы на подъездах к Фебидам, когда прибыла делегация из Ноймара встречать его. Горожане, даже чернь, месяц назад подыхавшая от голода – все потянулись невесть откуда, в полях вдоль дорог было не проехать, что уж говорить о дорогах. Раньше пол-Талига боготворило его и пол-Талига ненавидело, теперь, считайте, Алва любим всеми.

– Но не вами, – невинно заметил Марсель. Мысли разбегались, сердце глупо колотилось в горле – как ни странно, он совершенно не был готов к этому. – Что случилось с детьми Фердинанда?

– Ничего. – Давенпорт пожал плечами. – Его Величество признал их своими бастардами, все счастливы. Не считая Савиньяка, кажется, но помяните мое слово – либо скоро ради Талига станет счастлив и он, либо в Талиге будет одним маршалом меньше.

– Савиньяк всегда был другом Алвы.

Давенпорт промолчал, но посмотрел на Марселя со странным выражением, которое могло означать что угодно.

– У таких, как Савиньяк, по большому счету нет друзей, и в этом они с королем похожи, – сказал Давенпорт наконец. – Но как по мне, в Савиньяке челoвеческого все же больше.

Он поднял голову, глядя куда-то вдаль на разливавшийся за окном Данар.

– Алва и раньше казался мне не совсем человеком, а теперь и вовсе не кажется.



Дороги в объезд Олларии уже кое-где расширили. Пока Марсель пробирался от Фрамбуа к старой дороге, которая вела на Тарнику, ему нeсколько раз попадались подводы с камнем, ехавшие в разрушенную столицу. Один раз пришлось ждать у обочины, пропуская конвой каторжников с лопатами и другими инструментами для строительства, направлявшийся в Олларию. Судя по выправке, это были бывшие солдаты, скорее всего южане.

Чем ближе к Тарнике, тем больше становилось всадников и экипажей на дорогах – будто столпотворение, когда-то царившее у ворот столицы, перенеслось в окрестности летней королевской резиденции. Без oсобого труда получив доступ во дворец – многие узнавали его, а молодой капитан гвардейцев, оказавшийся двоюродным братом Мевена, даже проводил на второй этаж, в Большую приемную – Марсель стал в нетерпении пробиваться через яркую толпу придворных и офицеров, среди которых тут и там встречались горожане в темном платье и как правило одетые в черное кэналлийцы. Здесь знакомыe тоже попадались – в паре шагов от закрытых дверей во внутренние апартаменты его поймал за руку Эмиль Савиньяк.

– Вы припозднились! – На лице маршала Юга Марсель нашел тихие отголоски того же плохо скрываемого восторга, который переполнял его всю дорогу с переправы через Данар. – Король спрашивал вчера, не приехали ли вы еще, постойте, не туда, я проведу вас.

Эмиль потянул его за рукав, утаскивая через небольшую дверь в узкий коридор. Гваpдеец, охранявший дверь, пропустил их без единого вопроса. Войдя, Эмиль сделал пару шагов и постучал по стене, два раза и еще два. Очевидно, сигнал хорошо знали – то, что казалось парой одинаковых панелей в стене слева, оказалось двустворчатыми дверьми в большую, затянутую серебристо-серым шелком времен Алисы Дриксенской, гостиную. Из пустой гостиной распахнутые двери вели дальше. Эмиль устремился было туда, но Марсель не успел ступить и шага по темно-синему ковру, когда в противоположных дверях появился Алва.

С ним были другие, двое или трое, Марсель не разглядел да и не пытался разглядывать, кто. Все, что он видел сейчас, было жемчужно-бледное лицо в обрамлении непривычно приглаженных волос, и цепкий взгляд человека, заставившего его застыть, будто превратившись в камень, так что Эмиль, заметив его ступор, вынужден был громко зашептать над ухом.

– Поклонитесь.

Он поклонился, наскоро и с непривычной для себя косностью, но не сумел согласно этикету опустить взгляд, пока с ним не заговорят. Алва стремительно приближался, и Марсель смотрел во все глаза – смотрел так, как смотрят на хищника беспомощно цепенеющие пушистые зверьки, даже не помышляя о бегстве. Раньше в состоянии покоя Рокэ напоминал ему звездное небо над Померанцевым морем, а в деятельные моменты и в минуты гнева герцог Алва становился похожим на закат. О том, что теперь все изменилось, говорило уже то, что этот Рокэ, ослепительный и внешне безмятежный, был похож на полдень, когда солнце может согреть вас до состояния томной неги, а может спалить, если обстоятельства вам не благоприятствуют.

– Валме! – что же, по крайней мере его узнали.

Марсель наконец опустил глаза, чувствуя, как проходит по позвоночнику холодная дрожь нетерпения – что бы ни было на уме у нового, еще неизведанного Рокэ, обласкать или испепелить, это было почти не важно, коль скоро он не станет откладывать.

– Я рад вашему приезду, хотя и думал встретить вас раньше, – голос был все тот же, но по интонациям было невозможно понять, рады ему или нет. – Идемте, меня ждет делeгация из Дриксен, позже вам покажут ваши комнаты.

Рокэ двинулся мимо него, к следующим дверям, которые уже распахивали двое лакеев, воздух колыхнулся подобием ветра, когда он прошел у самого носа распрямлявшегося из поклона Марселя, и оставалось только устремиться следом. На миг возникла иллюзия той небрежной близости, которой Алва одарял его во время бесчисленных официальных встреч в Урготе или Фельпе, но Рокэ прошел дальше, туда, где на небольшом возвышении стояло кресло, и между ним и остальными тут же неколебимо встали несколько гваpдейцев.

Оставалось только наблюдать за происходящим, дивясь той покладистости, с которой представители нового кесаря Дриксен, кем бы он ни был, приняли не слишком благоприятные для них условия мирного договора. Должно быть, дела у Савиньяка-старшего на севере шли неплохо, если дриксы были так сговорчивы. Марсель отогнал праздные мысли, на миг заставившие его отвести глаза от Алвы, которым, несмотря на перемены, он был готов любоваться вечно, и впервые за полчаса, что он провел в этой зале, обратил внимание на вышитый штандарт, которым был завешен герб Олларов на стене за троном. На синем, как полуденное небо, поле, парила белая ласточка.


– Вы приняли герб Борраска.

Когда незадолго до полуночи в дверях его комнаты появился порученец, передавший приглашение, Марсель был готов мчаться сюда через весь дворец, сметая неосторожных, а сейчас не нашелся, как начать разговор в ответ на полушутливое приветствие.

– Вас это удивляет?

Рокэ, не переставший казаться неприступным и ослепительным даже в развязанной у ворота чуть смявшейся за день рубашке, взял с резного столика наполовину наполненный бокал, сделал глоток и подошел к распахнутому окну. Из сада доносились ночные шорохи.

– Ворон – неподходящий символ для эпохи мира, – продолжил он, вполоборота глядя на Марселя. – И уж никак не четверное животное моих проклятых предков. Так что, как ни крути, мне оставался только герб, доставшийся по воле случая от мужа той падшей женщины, которая связывает мой дом с Раканами.

– Вы полюбили мир? – не удержался Марсель.

– Мир – то, что нужно Талигу.

Рокэ отвернулся и стал смотреть в окно, казалось, он разговаривает не с ним, а с темными деревьями и звездами над Тарникой.

– Чем же вы займете присягнувших вам маршалов? – наполовину в шутку спросил Марсель. – Ведь на сегодня, полагаю, присягнули уже все?

– Слишком много вопросов.

Рокэ поставил бокал на подоконник и вдруг подошел, так что от его близости перехватило дыхание. Загипнотизированный, как утром в серебряной гостиной, Марсель успел только широко распахнуть глаза, когда Алва закрыл ему рот поцелуем.

Он даже не пытался скрыть крупную дрожь, когда горячая, как солнце, рука взяла его за запястье и он оказался сидящим на краю широкой постели.

Этой спальни Марсель не помнил. Однажды он присутствовал при утреннем туалете Фердинанда – кажется, искал Леонарда Манрика, и ошибся дверью – но то была другая комната, помпезная и полная мебели и позолоты, а в этой не было ничего помимо постели под синим балдахином, пары столиков и ковра, на котором сейчас вперемежку лежала их одежда. Рокэ не говорил с ним. С момента, когда он выразил нежелание отвечать на вопросы, прошло, наверное, уже более получаса. За это время Марсель успел подняться на вершины ни с чем не сравнимого блаженства плоти, но у него было и сердце, и это сердце пело и просило о праве выплеснуть хоть несколько капель восторга к ногам того, кто сейчас отстраненно перебирал его волосы, глядя в непроницаемый мрак за окном.

– Рокэ...

Алва отрицательно покачал головой, изящные пальцы коснулись его губ, приказывая замолчать. Марсель понял, что старые обращения более неуместны, и начал сызнова.

– Государь...

Не говоря ни слова, Алва навис над ним, вжимая в подушки, и вновь закрыл поцелуем его губы. Потом отстранился и сам откинулся, обхватив за запястье левую руку Марселя. Было хорошо, хотя и не так, как хотелось, и Марсель боялся прогнать и эту, сугубо телесную, близость, и молчал, пока много позже Рокэ сам не прервал молчание.

– Вы можете остаться, вас разбудят, когда придет пора уйти.

Не добавив ни слова, он встал и задул свечи в двух канделябрах по бокам кровати, потом лег рядом, снова обхватив его запястье, и через несколько мгновений ровное дыхание сообщило Марселю, что король спит.

Он пролежал без сна несколько часов. Хотелось не то петь, не то плакать, но ни то, ни другое было невозможно, и Марсель просто смотрел широко распахнутыми глазами на темный балдахин, вспоминая звезды над Померанцевым морем.


3.

Его вернули на старую должность офицера для особых поручений – другой он не просил – и повысили до генерала. Днем он имел право почти везде следовать за своим монархом, и Марсель следовал – ничего другого просто не приходило в голову. Вместе с Рокэ он ездил смотреть, как отстраивают Олларию и принимал смотры войск, он сидел на подоконнике, когда король просматривал тщательно отобранные для него Инголсом прошения и бывал рядом, когда он собирал совет. Никого не удивляла его роль преданного пса при благосклонном к большинству окружающих монархе. Похоже, все молчаливо признавали, что это место было заслужено им в прежней жизни. И так же сильно, до боли в висках, хотелось петь и плакать по ночам, когда Рокэ засыпал, подарив своему офицеру краткое и острое блаженство и обменявшись с ним парой ничего не значащих слов.

О том, что Лионель Савиньяк не принес присягу, Марсель узнал в один из первых дней по приезде. Эмиль Савиньяк съездил к брату и успел вернуться, его доклад Рокэ принимал наедине. Марсель не знал, о чем они говорили, но к исходу лета стало ясно, что маршал Севера хоть и не кидал открытого вызова новой власти, не признавал права Рокэ заключать мир с кесарией. Полную возмущения ноту королю вручил новый посол Дриксен. Тогда же Марсель впервые увидел, каким испепеляющим может быть новое солнце Талига. Рокэ сдержанно принял протест, даже извинившись – при всех – за необоснованные действия своего маршала, атаковавшего войска Дриксен у границы в Северной Марагоне. В тот же вечер был созван Совет Меча, и несколько дней спустя из Мерганa в сторону Марагоны выступила новая Резервная армия. Марсель был уверен, что они едут в Мерган провожать войска, но наутро, проснувшись раньше, чем всегда, Рокэ сообщил ему, что поведет основные силы, и велел быть готовым к полудню.

Удача отвернулась от Лионеля Савиньяка еще прежде, чем в разгар осени королевская армия заняла позиции на подступах к Лауссхен. Всю дорогу после Пирольнеста в плен королевским войскам сдавались дезертировавшие отряды «северян», и к моменту сражения его исход уже был предрешен численностью оставшихся у маршала войск.

Королевская свита въехала в лагерь Савиньяка утром четвертого дня осенних Скал. Первое, что попалось им на подъеме на лесистый холм, было дерево, увешанное теми, кто когда-то очевидно служил под началом маршала. Генерал Дьегаррон, командовавший королевским авангардом, в ответ на полыхнувший взгляд Рокэ бесстрастно сообщил, что маршал сам незадолго до сражения казнил тех, кто предлагал товарищам сдаться.

Лионель Савиньяк ожидал их под стражей в маршальском шатре. Ничто, не считая связанных рук, не выдавало в нем проигравшего и пленника. Спокойно и не слишком глубоко поклонившись в ответ на кивок Алвы, он стоял и ждал, словно терпеливо давая гостям разместиться после долгого путешествия. Рокэ тоже молчал, разглядывая давнего друга со ставшей уже привычной Марселю безмятежностью. Потом его взгляд остановился на Марселе, и он молча указал на место рядом с собой.

Лионель поднял голову и усмехнулся.

– Я вижу, все что рассказывали, правда – ваш верный пес не отступает ни на шаг.

Марсель не счел нужным отвечать на насмешку, только по-придворному поклонился маршалу.

– Преданность – не преступление. – Громко произнес Алва. Сзади зашептались, но тут же притихли. – В отличие от вероломного нападения на соседей, с которыми ваш король заключил мир.

– Один мой король мертв, другой – низложен вами, – холодно возразил Савиньяк.

– Пусть так, – Рокэ, кажется, не собирался вступать в спор о легитимности престолонаследия. – Вне зависимости от того, кому вы приносили присягу, вы злоупотребили своими полномочиями Проэмперадора Севера и за прошедший год истребили без суда и следствия несколько тысяч подданных Талига, а также многих солдат, чья вина ничем не доказана.

Он кивнул в сторону распаxнутого входа в шатер, через который издалека можно было видеть пресловутое дерево.

– Я считаю это достаточным основанием, чтобы отдать вас под трибунал. Идемте, Валме, – Рокэ повернулся к выходу, и ничего не оставалось, как последовать за ним.

Савиньяк проводил его цепким взглядом, и когда Марсель проходил совсем близко, тихо произнес:

– Мне жаль вас.

– Мне вас ничуть. – Холодно отрезал Марсель, и в этом была большая доля правды.

Савиньяк был самой войной, кровавой и неуместной в новом королевстве под крыльями Белой ласточки, раз уж Рокэ пришла блажь такое построить.

Как он и догадывался, маршала не стали судить в Лауссхен – трибунал над ним состоялся в Пирольнесте, самом населенном городе на пути к Тарнике. Трибунал был недолгим, и как и ожидалось, вынес смертный приговор.

Ночью Рокэ не прислал за ним. Дождавшись полуночи, Марсель сам посмел явиться под дверь временной королевской опочивальни в ратуше. Ему повезло – один из стоявших в карауле гвардейцев рискнул доложить о нем, и после недолгой паузы его пропустили внутрь. На столе, на подоконнике и на полу у камина стояло несколько пустых бутылок. Рокэ сидел в кресле спиной к комнате, глядя в темное окно, как в их первый вечер в Тарнике.

– Я не звал вас.

В его голосе не было гнева или высокомерия – только констатация факта.

– Я знаю, но... – Марсель рискнул обойти кресло и стал у стены между окон, так, чтобы Алва при желании мог повернуть голову и увидеть его. – Мне показалось, что я могу быть вам нужен, а если нет, вы всегда можете прогнать меня к кошкам.

– Я подумаю над этим. Вы можете налить себе вина, – Рокэ сделал небрежный жест в сторону еще не опустошенной бутылки на подоконнике. – Или можете лечь спать, если хотите спать. Эти туфли чертовски жмут.

Он нагнулся и стащил с левой ноги узкую туфлю из сафьяновой кожи. Марсель быстро опустился на ковер и перехватил правую ступню, стаскивая вторую.

– Не стоит, вы уже в достаточной мере доказали право называться моим псом.

Впервые за месяцы, прошедшие с их новой встречи, Рокэ говорил с ним, но от его слов обида подкатила к горлу, и Марсель застыл на ковре, держа в одной руке черную туфлю с серебряной пряжкой. Мгновение спустя он понял, что выглядит глупо, и положил туфлю на ковер.

– Чего вам угодно? – глядя в окно поверх него, проговорил Алва. – Мне хватает забот с Талигом, с вами я бы предпочел обойтись без шарад.

Что-то в его словах вызвало в памяти Марселя странный сон в Валмоне, за месяц до возвращения Алвы.

– Вы вернулись для Талига, не для меня, – впервые не скрывая горечи, сказал Марсель.

– Чего же вы ждали? – с легким недоумением произнес Рокэ. Потом на его лицо вернулась прежняя безмятежность, он наклонился с улыбкой и поцеловал Марселя в губы.


Взволнованные жители полуразрушенного войной Пирольнеста, два дня назад ликовавшие при въезде короля, со смесью трепета и любопытства ожидали развязки, толпясь по краям площади. Савиньяк, вышедший на собственную казнь в маршальском мундире, улыбнулся им и на миг сумел стать их героем, но тут же кто-то громко вспомнил о бедных обезумевших родичах, неизвестно где расстрелянных без суда и следствия прошлой зимой, и еще прежде, чем грянули выстрелы, толпа осуждала маршала не меньше, чем королевский трибунал.


Они вернулись в Тарнику в начале зимы, в ясный солнечный день, когда к полудню иней по краям дорог растаял и небеса блестели лазурью. На въезде в город короля встречали горожане, под копыта коней кидали поздние розы. Выехавший навстречу почетный эскорт уже поприветствовал их у ворот, Рокэ о чем-то вполголоса разговаривал с новым графом Савиньяком, надевшим траур по брату, но не снявшим маршальской перевязи. Марсель, мечтавший о теплой воде и обеде после долгой дороги, улыбался нарядным горожанкам, пытавшимся, сжимая букетики последних роз, подобраться поближе к королевскому коню, когда заметил в толпе быстро озиравшегося мальчишку лет семнадцати. Он затруднился бы сказать, что именно привлекло его внимание, но что-то в манере держаться этого оборванца выдавало того, кто уже давно и неплохо умел держать оружие. За миг до того, как мальчишка, оттолкнув локтем соседа, вытащил что-то из-за пазухи перепачканного до неузнаваемости мундира Северной армии, Марсель пришпорил на ровном месте коня, и растолкав зазевавшихся гвардейцев, оказался вровень с Рокэ. Выстрел прозвучал на миг позже, чем Алва обернулся. Марсель успел увидеть, как блеснул в воздухе брошенный короткий клинок, и в тот же момент что-то больно ударило под ребра, и он почувствовал, как соскальзывает с коня. Его подхватили, он сделал усилие, пытаясь подняться, но не смог. Спустя мгновение над ним склонился Рокэ, кажется, совершенно невредимый, и в его глазах, расширившихся и утративших в миг налет безмятежности, Марсель прочел то, о чем еще не успел догадаться.

– Не двигайся.

Алва стянул зачем-то перчатку и приложил руку к тому месту, где под ребром, оказывается, остро пульсировала боль.

– Вы не ранены? – пытался спросить Марсель, но получалось что-то нечленораздельное. Алва понял и отрицательно покачал головой, потом сжал запястье рукой, горячей, как солнце. Когда он наклонился еще ниже, его волосы коснулись щеки.

– Молчи. Я проведу тебя, ты не будешь один, но позже, слышишь?

Как вечерами, когда они бывали одни, Рокэ наклонился, и быстро, как унар, украдкой пробравшийся к девице, поцеловал его в губы. В его глазах, ставших похожими на те, что Марсель знал когда-то, плескалось море.

Он кивнул, принимая обещание, и Рокэ отодвинулся, давая yвидеть темнеющее небо, в котoром вскоре выступили звезды.

@темы: фанфики, Война

Comments

[Ардорская Ласточка]

Ах, узнаю этого Рокэ, этого Марселя, этого Лионеля. Марселя, как всегда, жалко.

[Машенька и М]

бедный Марсель
очень здорово, спасибо за фик

[Mutineer]

Спасибо, прекрасный фик!
Я вообще давно питаю слабость к постканонному коронованному Алве *__* И к марселю. И... всё-таки есть в Алве что-то пугающее, не зря Давенпорт его опасается, и, может, не зря Лионель его не признал... (это были его дети, чтоль?)))) И его последние слова... Оставляет пищу для размышлений - чем же он стал после Лабиринта? И чем станет Марсель? Ведь есть шанс, что, вытащив себя, Алва вытащит и его?))

[Ардорская Ласточка]

всё-таки есть в Алве что-то пугающее
Алва здесь страшный, ага. Марсельку имхо жаль не только потому что умер, а потому что связал себя и в жизни и в смерти с таким отталкивающим существом. Я кстати, думаю, что автор пронзает будущее, и Алва в каноне явится нам именно в таком, благостно-холодящем виде.

[Sonnnegirl]

Оу, какой очаровательный Лионель.

[Команда Войны]

olga-so, seane, Mutineer, Sonnnegirl, спасибо, автор рад, если чем-то зацепило

olga-so,

Алва здесь страшный, ага. Марсельку имхо жаль не только потому что умер, а потому что связал себя и в жизни и в смерти с таким отталкивающим существом.

Автор скорее рад, чем наоборот, такой реакции – видимо, страх вызывает само ощущение надчеловеческогo или сверхчеловеческого. Да, по идее фика Алва вернулся уже не человеком, а сверхчеловеком или если угодно полубогом (и выбор, каким ему вернуться, был связан с выбором Марселя во время «сна»). Но от человека в нем сохранился рудимент привязанностей, поэтому он не отталкивает Марселя и проявляет признаки стресса перед казнью Лионеля. Он помнит, что был привязан, хотя сейчас то, что он испытывает к Марселю, скорее одобрение его преданности и милосердие по отношению к тому, кто нуждается, в отличие от него, в человеческой близости и привязанности.

[Ардорская Ласточка]

Алва вернулся уже не человеком, а сверхчеловеком или если угодно полубогом (и выбор, каким ему вернуться, был связан с выбором Марселя во время «сна»). Но от человека в нем сохранился рудимент привязанностей

это считывается, именно так.

[Mutineer]

и выбор, каким ему вернуться, был связан с выбором Марселя во время «сна»

Вот как мне было жаль Марселя, когда Алва ему об этом сказал((((((((

[Команда Войны]

Mutineer,

Вот как мне было жаль Марселя, когда Алва ему об этом сказал((((((((

Да, здесь пожалуй Алва повел себя немилосердно. Наверное, это нелогично по внутренней логике персонажа, но автор должен был как-то дать понять читателю, что тут у нас творится(

[EdeSoto]

Очень здорово)

[Дани]

Отличный фанфик, спасибо автору!